я вечно пишу в поездах всякую хрень...…закатное солнце заливало бумаги на столе расплавленной медью, но виделась все одно – кровь. Сколько ее уже было за эти годы? Сколько еще будет?
Семь донесений по провинциям. Первый раз – вот так, разом. Первый раз – однозначно – неотвратимо? – видятся поверх два иероглифа.
«Голод».
Очень хочется выбросить все и пойти напиться. Забыть.
Нельзя.
Кто еще будет этим заниматься?
Государя-отца он видел последний раз на позавчерашней аудиенции. Шесть дней как окончательно запретил своим тюркам упоминать при нем брата. «Сколько раз я должен повторять – он мой старший брат! Я не желаю этого слышать! Ничего, слышите, вы?!»
Кажется, у него очень большие проблемы с семьей. Но это кажется, слышишь, кажется.
Рука тянется к бамбуковой колотушке, вызвать дежурных секретарей.
Голод – не кажется.
…ШиМинь сидел на холме и смотрел на Чанъань в пене траурных флагов.
Хорошо быть мертвым – ничему не удивляешься. Ни тюркским косам, что плел в бесшабашные двадцать, ни генеральскому поддоспешному халату из-под стен Чанъани, не мечу, подаренному Фэем и прослужившему уже Сыну Неба верой и правдой двадцать семь… или двадцать шесть лет.
Ни тому, как эти знаки разных, стремительно быстротечных лет так смешались сейчас, уже за Порогом.
Почему из всех дней, ночей и вечеров он вспомнил сейчас – тот? Тридцать два с половиной года как прошедший? Когда все еще были живы… когда казалось, что бывают решения – не навсегда.
За спиной кто-то вежливо кашлянул. Монах. Обычный буддийский монах, в хои из грубой ткани и с совершенно седой косой.
Он стоял в золотом сиянии из ниоткуда и смотрел с таким пониманием, которого ШиМинь не видел уже… нет, не считать, сколько лет. Не считать!
– Пора, – тихо сказал монах.
– Уже?
– Уже…
– Хорошо… Ты пришел меня проводить?
– Только открыть дверь…
– Спасибо.
ШиМинь оглянулся на город. Он любил Чанъань. Несмотря на то, что старался бывать в ней как можно реже.
Поднял руку, прикрывая глаза от солнца.
– Мы же снова встретимся, брат?
И ушел в золотое сияние, не оборачиваясь.
Как всегда.
Через несколько мгновений хрипло взвыли рога, возвещая начало возведения гробницы ушедшего Тай-цзуна.